Он всегда говорил, что когда человек начинает читать Есенина - это значит, что в жизни его наступила настоящая трагедия. И дело всегда заключается в любви.
Еще, он любил Достоевского. Потому что тот любил страдания. Я никогда не понимал, как это, любить кого-то, только потому что тот любит то же, что и ты.
Мы часто оставались с ним одни на шумных встречах выпускников или на днях рождения у общих знакомых. Во всех случаях он был грустен, но на все вопросы либо отмалчивался, либо говорил что-то глупое. Он называл свою тоску светлой, хотя все знали, что все с точностью да наоборот.
Наверно, я восторгался им. Восторгался даже тогда, когда нашел его в ванной, полной крови. Он не оставил записок или чего-то подобного. Ушел молча, потому что, наверно, не знал, как сказать, чтобы его точно поняли.
Я любил говорить ему о том, что понимаю его. Мне нравилось чувствовать, что он доверяет мне хотя бы на каплю сильнее, чем всем остальным. А за пару дней до своего ухода, он сказал мне,что со временем я все пойму.
И правда, прошло несколько лет, я изменился, немного подрос и понял его. То, что он ушел - не говорит о его слабости, о том, что он сдался и бросил всех. Начать хотя бы с того, что бросать ему было некого. Даже меня он не бросил, потому что меня с ним не было никогда. Это все слишком сложно объяснить. Ведь даже если ты сидишь с человеком в одной комнате, держишь его за руку или целуешь его - это не значит, что ты с ним. Все, что он сделал - это отказался от самого себя. От всего того, что он прожил, от всего того, что ему было интересно или наоборот. Он просто перечеркнул все это, в надежде на то, что тот, кому он уступает место на этой едва живой планете, будет хотя бы на йоту счастливее, чем он сам.
Теперь, когда я приближаюсь к возрасту, в котором он ушел, то все чаще думаю о том, что тоже должен уйти, должен освободить место кому-то, кто станет счастливее меня хотя бы на йоту.